Нобелевская лекция Боба Дилана: истоки и толкование музыки

Главное из получасового монолога американского поэта-песенника, который ссылается на Мелвилла, Ремарка и Гомера

bob dylan, боб дилан

Семиотика искусства — это поиск и обнажение стилистических махинаций. Так устами Умберто Эко можно описать Нобелевскую мемориальную лекцию Боба Дилана, которую он опубликовал спустя два месяца после получения награды за литературные достижения. Тем самым 76-летний песенник завершил церемониал Шведской академии и пополнил свой счет на сумму призового фонда — $900,000.

Лекция продолжительностью 26 с половиной минут находит поэта за рефлексией на тему истоков своей работы. «Когда я получил премию, мне стало интересно, как мои песни связаны с литературой», — говорит Дилан, стараясь выглядеть цельно, и поднимает вопросы интерпретации — идефикс современного общества.

Под шелест бумаги и вдумчивую мелодию он начинает рассказ с Бадди Холли — яркого всполоха, осветившего тьму: «Я чувствовал с ним родство, как будто он был моим старшим братом». Было в нем нечто архетипичное, желанное и отталкивающее, вспоминает артист. Он увидел его лишь однажды, за сутки или двое до смерти, но этого хватило, чтобы почувствовать телепатическую связь. «Он посмотрел мне прямо в глаза и передал некую истину. Какую именно, я не знал. Я лишь почувствовал озноб».

Далее Дилан припоминает незнакомца, который вручил ему пластинку Лидбелли «Cottonfields», и снова описывает сакральную природу события, изменившего жизнь. Он поймал сырой нерв американской музыки, впитал ее корни, изучил героев до мелочей. «Вы узнаете все обо всем. Вот Стаггер Ли – он бандит, а вот Фрэнки — она хорошая девочка. Вашингтон – буржуазный город, а у Иоанна Богослова глубокий пронзительный голос. Вот «Титаник» тонет в морской глади, а вот твой знакомый ирландский пират с маленьким мальчишкой из колониального мира. Слышатся приглушенные барабаны и робкие дудки, мелькает крепкий Лорд Дональд, накинувшийся на ветреную жену, а затем ваших камрадов окутывают в саван».

Но музыкальной риторики было недостаточно. Позже, во время обучения в гимназии, Дилан познакомился с классической литературой: Дон Кихотом, Айвенго, Робинзоном, Гулливером, «Повестью о двух городах» и так дальше. «У меня появилось понимание жизни, понимание человеческой природы и некий стандарт, мера вещей. Эти вопросы были фундаментальны, и я ими воспользовался, сознательно или непреднамеренно, когда начал писать тексты», — отмечает певец и называет три самых влиятельных произведения: «Моби Дик», «На Западном фронте без перемен» и «Одиссея».

В почти бездыханном порыве, который сделает честь даже «Поминкам по Финнегану», он рассказывает о каждом из них, выделяя сюжетные линии, формы, цвета и мотивы. В канве истории о «Моби Дике» Дилан находит аллюзии на христианство, индуизм, британские легенды, Святого Георгия, Персея и Геркулеса («все они китобои», молвит артист), а в романе Ремарка изобличает пароксическую жестокость и говорит о смерти античной мудрости, цитируя заводную песню Чарли Пула «You Ain’t Talkin’ to Me».

«Так что же все это значит? — вопрошает он, заканчивая разбор «Одиссеи», самый скудный по содержанию. – Истории можно интерпретировать по-разному, но речь о другом: когда песня увлекает, остальное не важно. Потому не важно, что означает мое творчество. Когда Герман Мелвилл насытил [«Моби Дика»] отсылками, научными теориями и протестантскими доктринами, вряд ли он волновался о смыслах».

«Когда [в песни одиннадцатой] Одиссей посещает знаменитого воина Ахиллеса в подземном царстве – а Ахиллес, как известно, променял долгую счастливую жизнь на геройскую славу и почитание – последний раскаивается. «Я умер, и все закончилось», говорит он. Нет никакой чести, никакого бессмертия. Будь у него второй шанс, он стал бы поденщиком пахаря в подлунном мире, но не королем в царстве мертвых».

«Вот что такое наши песни. Они живут на земле живых, — продолжает он, ненароком кольнув Шведскую академию. — Песни, в отличие от литературы, предназначены для пения, как пьесы Шекспира созданы для театральной игры. Я надеюсь, некоторые из вас услышат мои истории в той форме, в которой они задумывались: будь то концерт или пластинка, или как сейчас принято слушать музыку».

Завершается речь цитатой Гомера: «Sing in me, oh muse, and through me, tell the story».

Напиши, что думаешь